Ведь извращение – как корейская кухня. Кому-то нравится, кому-то – нет. Но если ты кореец, у тебя же нет выбора?
читать дальшеСледующий приступ злости нашел на меня на следующий день. Во сне я уже рычал, царапал обои. До крови сломал себе ногти, еще один палец почернел от крови изнутри. Может, я метался в кровати. Под утро я услышал неспокойные шаги босых ног, проклял наши скрипучие полы, затих. Мои стоны прекратились.
Сосед бурчал, как противно.
- Придурошный сосед.
О, да, мой милый. Ты еще не знаешь какой тебе сосед попался!
Дверь хлопнула. Злость, злость, злость. О, как меня трясло. Я врезал кулаком в стену, гортанно крича.
Часто дышу, сердце словно в клетке. Резко сел в кровати, упал, упал на пол и, содрогаясь, на четвереньках быстро пополз к тумбочке. Пока в состоянии остановить себя, пока в сознании. Пока этот сосед разбудил меня…
Таблеток не осталось. Вскочил на ноги. Страшно, страшно. Глаза почему-то ищут поиск в решетке на окне, которой не было. Голубое небо, белые облака. Страшно.
Я срываюсь на бег, босиком, в ночнушке выбегаю на улицу. Зимой.
Я помню, в тот раз было так же. Страшно, противно, жутко. И сломал пальцы об бесконечные удары в стену. Опять же ко мне подселили соседа. Малый, наивный, яркий. Как увидел такую картину, убежал. Травма на жизнь. Озлобленный и мелкий.
Тогда он начал приставать ко мне, тогда каждый день он стал желать мне на ухо, горячо выдыхая в него: «Надеюсь скоро к тебе подселят какое-нибудь трепло, и тебя тут же вышибут отсюда».
Он дрожал, у меня член вставал оттого, что он боялся меня, потому что каждый раз, именно когда он шептал мне на ухо, во мне поднималась очередная волна злости.
Я старался! Я не спал, пока не падал заживо. Не ел, не пил, принимал горы лекарств, запирался в туалете. Ключ, которым запирался изнутри, выталкивал через щель под дверью. Я там бесился, бился об кафель. Находили меня в крови, но все равно не помогало! Честно, я клянусь! Я старался! И я каждый день дрожу.
И поэтому сейчас я иду по снегу. Еще только светает. Всего четыре часа утра. Снег. Снег. Охлади мой гнев.
- Гнев… богиня… воспой Ахиллеса, Пелеева сына, - я с тихим стоном упал на асфальт в закоулке. Сюда никто не зайдет, да… надеюсь, никогда не зайдет. Хотелось спать. И веки медленно закрывались.
Меня подняли на руки. Одна под шею, другая под колени. Меня бережно несли и прижимали к груди. Тихо шептали. Сердце того человека билось бешено, а дышал он часто. Все это касалось моей щеки, а сердце втыкалось чуть ли не больно в бедро. Голос знакомый, но не на столько знакомый, чтобы я его вспомнил. Голос мягкий, но мне больно. Прости, мне больно. Ты мне не помогаешь, а просто продлеваешь мою казнь. Я же чувствую, что отнялись пальцы на руках и ногах, как раны застыли от тридцатиградусного мороза.
Зачем ты стараешься, дурачок?
Мне приснился кусочек из детства.
Братик осторожно вынимает лезвие из вен, сразу же зажимает рану пальцем. Я плачу, а он обнимает, греет, успокаивает теплом и все сильнее сжимает запястье. Теперь я рыдаю от боли, которую причиняет брат. Он целует в щеку, он защищает меня всего, защищает своим телом, руку отводит в сторону, поднимая чуть вверх, упирается подбородком в мою макушку, и мы сидим на полу. Ему тоже грустно, ему больнее чем мне и страшно, больше чем мне. И любит меня он больше чем я его. Тогда свою жизнь мне нужно вручить ему.
А потом я открываю глаза. Первое чувство за последнюю неделю – тошнота. Я тут же перегибаюсь и все в заботливо подставленный тазик. Как мило. Застываю на минуту, прихожу в себя, потому что голова гудит, а в таком положении в нее как-то закрадывается освежающий ветерок. Рядом со мной кто-то издал всхлип. Поднимаю глаза. Напротив сидел на стуле присмиревший мой сломавшийся, как игрушка, наивный, яркий, озлобленный, мелкий бывший сосед.
Сосед бурчал, как противно.
- Придурошный сосед.
О, да, мой милый. Ты еще не знаешь какой тебе сосед попался!
Дверь хлопнула. Злость, злость, злость. О, как меня трясло. Я врезал кулаком в стену, гортанно крича.
Часто дышу, сердце словно в клетке. Резко сел в кровати, упал, упал на пол и, содрогаясь, на четвереньках быстро пополз к тумбочке. Пока в состоянии остановить себя, пока в сознании. Пока этот сосед разбудил меня…
Таблеток не осталось. Вскочил на ноги. Страшно, страшно. Глаза почему-то ищут поиск в решетке на окне, которой не было. Голубое небо, белые облака. Страшно.
Я срываюсь на бег, босиком, в ночнушке выбегаю на улицу. Зимой.
Я помню, в тот раз было так же. Страшно, противно, жутко. И сломал пальцы об бесконечные удары в стену. Опять же ко мне подселили соседа. Малый, наивный, яркий. Как увидел такую картину, убежал. Травма на жизнь. Озлобленный и мелкий.
Тогда он начал приставать ко мне, тогда каждый день он стал желать мне на ухо, горячо выдыхая в него: «Надеюсь скоро к тебе подселят какое-нибудь трепло, и тебя тут же вышибут отсюда».
Он дрожал, у меня член вставал оттого, что он боялся меня, потому что каждый раз, именно когда он шептал мне на ухо, во мне поднималась очередная волна злости.
Я старался! Я не спал, пока не падал заживо. Не ел, не пил, принимал горы лекарств, запирался в туалете. Ключ, которым запирался изнутри, выталкивал через щель под дверью. Я там бесился, бился об кафель. Находили меня в крови, но все равно не помогало! Честно, я клянусь! Я старался! И я каждый день дрожу.
И поэтому сейчас я иду по снегу. Еще только светает. Всего четыре часа утра. Снег. Снег. Охлади мой гнев.
- Гнев… богиня… воспой Ахиллеса, Пелеева сына, - я с тихим стоном упал на асфальт в закоулке. Сюда никто не зайдет, да… надеюсь, никогда не зайдет. Хотелось спать. И веки медленно закрывались.
Меня подняли на руки. Одна под шею, другая под колени. Меня бережно несли и прижимали к груди. Тихо шептали. Сердце того человека билось бешено, а дышал он часто. Все это касалось моей щеки, а сердце втыкалось чуть ли не больно в бедро. Голос знакомый, но не на столько знакомый, чтобы я его вспомнил. Голос мягкий, но мне больно. Прости, мне больно. Ты мне не помогаешь, а просто продлеваешь мою казнь. Я же чувствую, что отнялись пальцы на руках и ногах, как раны застыли от тридцатиградусного мороза.
Зачем ты стараешься, дурачок?
Мне приснился кусочек из детства.
Братик осторожно вынимает лезвие из вен, сразу же зажимает рану пальцем. Я плачу, а он обнимает, греет, успокаивает теплом и все сильнее сжимает запястье. Теперь я рыдаю от боли, которую причиняет брат. Он целует в щеку, он защищает меня всего, защищает своим телом, руку отводит в сторону, поднимая чуть вверх, упирается подбородком в мою макушку, и мы сидим на полу. Ему тоже грустно, ему больнее чем мне и страшно, больше чем мне. И любит меня он больше чем я его. Тогда свою жизнь мне нужно вручить ему.
А потом я открываю глаза. Первое чувство за последнюю неделю – тошнота. Я тут же перегибаюсь и все в заботливо подставленный тазик. Как мило. Застываю на минуту, прихожу в себя, потому что голова гудит, а в таком положении в нее как-то закрадывается освежающий ветерок. Рядом со мной кто-то издал всхлип. Поднимаю глаза. Напротив сидел на стуле присмиревший мой сломавшийся, как игрушка, наивный, яркий, озлобленный, мелкий бывший сосед.
@темы: к зиме, к уродству, расск
-
-
25.06.2009 в 18:33-
-
25.06.2009 в 20:10-
-
25.06.2009 в 20:22-
-
02.07.2009 в 01:42психоделикой пахнет